На небе только и разговоров, что о рок-концертах

В пятницу я ходил на концерт «Сплин», но это не важно. Важно, с кем я ходил. Я ходил туда с парнем на ИВЛ. Это «искусственная вентиляция легких», кто не знает. В горле — трубочка, из трубочки шланг, а на конце шланга аппарат, который воздух гонит. Мне Арина Плюснина из «Дедморозим» предложила. Пойдешь, говорит, на «Сплин»? С тобой, спрашиваю? Нет, говорит. С Антоном Воробьёвым, ему двадцать два года, он болен миопатией Дюшенна. Прикован к кровати, кучу времени не выходил из квартиры. Но он очень любит русский рок. Я задумался. Знаю ведь, что миопатия Дюшенна не лечится. Это такая болезнь, когда мышцы отмирают, пока не отомрёт сердечная. Грустно. Отказаться хотел. А потом вдруг думаю — каждый же должен побывать на рок-концерте. Это как море увидеть в «Достучаться до небес».

Согласился. Разговор в среду происходил. А в пятницу к четырём часам я приехал в фонд «Дедморозим». Голодный был, нервничал, пирогом заедал. Как, думаю, мы его вообще повезём? В четыре выехали. Я, Дима Жебелев, оператор с камерой и реаниматолог. В Култаево. Антон с родителями там живут. Храм неподалеку. Смешно, думаю, если б кто-то со священником поссорился, влез ночью на купол и спилил крест. А потом бы слезть не смог. А священник бы утром пришёл и стал бы палить в грешника из пневматической винтовки. Такая вот чушь в голове, представляете? Не знаю. Я привык, что вокруг меня все здоровые. Это сказывается. В присутствии сильно больных людей я себя неуютно чувствую. То ли это вина — я здоров, он болен. То ли из-за того, что ничем помочь не могу. То ли от общих философских рассуждений. Типа, какого хрена это вообще происходит? Почему у одного так, у другого этак, и с кого за весь этот кошмар спрашивать? 

Приехали. Припарковали микроавтобус у подъезда. Поднялись на третий этаж. Папа Володя и мама Люба. Антон лежит. У него кровать специальная, аппаратура всякая. Ручки тонкие, ножки тонкие, а умом всё понимает. ИВЛ не только от розетки работает. Это как телефон, на своей зарядке может существовать. Короче, отсоединил реаниматолог Антона от аппарата, схватил ИВЛ и побежал вниз. И папа побежал. С сыном на руках. Я бежал с коробкой для санирования. Санирование — это когда дыхательная трубка мокротой забивается и её надо чистить. Я первым бежал, чтобы двери открыть. Кипиш такой, родители нервничают, а впереди ещё целый рок-концерт. Уложили Антона на сиденье. Мама с ним. Подключили к ИВЛ. Дышит. Коляску инвалидную спустили. Не простую, а в которой лежать можно. У Антона голова кругом. Столько на улице толком не был, а тут такое приключение. Сложно представить. Вот сузьте собственный мир до комнаты, а потом помножьте, нет, разделите, это пространство лет на пять. Плюс — трубка в горле. Плюс — диагноз.

Антон плохо говорит, его речь лучше всех мама понимает. Он в машине почти не говорил, но смотрел жадно. Как ребёнок на мороженое. Я сзади ехал, с папой Володей. Прямо перед нами — реаниматолог, мама Люба и Антон. Жебелев за рулем. Оператор рядом.

Коляску инвалидную в багажник пристроили. Ехали окольными путями, где «лежачих полицейских» нет. Антона однажды на скорой везли неаккуратно, так горло трубкой порвали. Мне об этом его папа рассказал. Он нервничал сильно и решил себя беседой отвлечь. Володя экскаваторщиком всю жизнь проработал, а сейчас без работы сидит, потому что у него на иждивении два инвалида. Как, спрашиваю, два? Антон же… Нет, говорит. У мамы Любы онкология. Первая группа. Тяжко всё… Только, говорит, ты про это не пиши. Про работу особенно. А как мне не писать? У сына — Дюшенн, у жены — онкология, на работу не берут. Я бы при таких раскладах спился давно, а Володя держится, духом не падает. Даже не держится, а просто воспринимает как данность и живёт с этой данностью. Не знаю. Как мы с дождем. Или с соседом, который дрель купил. Иов многострадальный. Библейское что-то. 

Приехали. СК Сухарева. Не туда, где каток, а туда, где зал для футбола. Дима организаторам позвонил. Встретили. У главного входа фанаты толпятся — с другого зашли. Ну, как — зашли. Припарковались, забежали десантом, уложили Антона в коляску, подцепили ИВЛ. Мама спрашивает — надо почистить? Антон отвечает — нет. Покатили на трибуны. Сбоку, как бы. Охрана — чисто церберы. Если б, думаю, вы с таким же тщанием в школе учились, наверное, здесь бы сейчас не стояли.

Наши места оказались возле вип-трибуны, на самом верху. Там площадка, сидений нет, зато есть стулья. Высоко взбираться. Мы с Жебелевым вдвоем коляску поднимали. Потом я в буфет ушел. Я всегда в буфет ухожу, когда есть возможность уйти в буфет. Наконец, начался концерт. Две тыщи человек набилось. Очень громко. Басы по ногам гуляют. Но Антону жутко понравилось. Я такой вывод сделал, потому что он от сцены вообще не отрывался. Я знал, что ему тяжело. Он лежать привык, а тут как бы полулежачее положение. 

А Саша Васильев только подливает масла в огонь. То про ребёнка поёт, который стал большим. То, видите ли, он ненавидит, когда его кто-то лечит. А потом и вовсе — «очень больно смотреть, когда кто-то страдает за нас». Мы все вместе сидели. Как бы полукругом. Я фоткал. Жебелев фоткал. Мама не отходила от Антона. Два раза трубку ему чистила. По-умному это называется — санировать.

Реаниматолог помогал. Он рок-музыку не очень любит. Постоянно меня спрашивал — вот о чём эта песня, а? Оператору первые три песни разрешили снимать. Мимо проходящие люди косились, но не особо. И без нас было на что посмотреть. Если честно, я как на иголках сидел. В любой момент Антон мог сказать, что устал. И тогда мы должны были его эвакуировать. Быстро и слаженно покинуть СК Сухарева. Однако концерт он досидел почти до конца. Мы на предпоследней песне домой двинули. Чтобы не вляпаться в толчею. Там перед нами девушка танцевала. Ну, не перед нами как перед нами, а географически перед нами. Изящная, как скрипка. Васильев что-то мелодичное запел, а она встала со своего места и стала танцевать. По-моему, Антон тоже на неё смотрел. Тёмный зал. Женская спина. И белые руки, перебирающие воздух.

Авантюра, а в каком-то смысле это была авантюра, грозила закончиться удачно. Не закончилась. Неприятность пожаловала с неожиданной стороны. Жебелев зачем-то одиноко схватил инвалидную коляску и понёс её вниз. Он её почти спустил, но оступился и крайне неудачно встал на правую ногу. Ту самую, на которой у него порван мениск. Уже в холле Жебелев попытался потерять сознание. Это от боли, наверное. Смотрю — Дима глаза закатил и кренится влево. Падает, попросту говоря. Подхватил. «Что с тобой?» — спрашиваю. «А что со мной?» — отвечает. Даже не понял ничего. Водичкой отпоили, реаниматолог пульс посчитал, нормально, вроде. 

В Култаево возвращались на подъеме. Вудсток, не Вудсток, но на рок-концерте Антон побывал. А я как будто смену на заводе отпахал. На «Алиту» хотел сходить — не пошёл. Никуда не пошёл. На Парковом нас с Димой «накрыло». Ты, говорю, понимаешь, что мы парня на ИВЛ свозили на рок-концерт, а самое драматичное событие произошло с тобой? Ржём оба. У него нога болит. У меня тоже что-то болит, но не тело. Сложно это всё. Правильно, неправильно… Может, на небе только и разговоров, что о рок-концертах? 

Текст: Павел Селуков